ГЛАВА I В ворота гостиницы губернского города NN въезжает довольно красивая рессорная бричка. В ней сидит "господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы-стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод”. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума. Во дворе господин был встречен трактирным слугой. Тот проворно повел господина вверх по всей деревянной "галдарее” показывать ниспосланный ему Богом покой. Пока приезжий осматривал свою комнату, внесены были его пожитки: прежде всего чемодан из белой кожи, несколько поистасканный, показывавший, что был не первый раз в дороге. Чемодан внесли кучер Селифан, низенький человек в тулупчике, и лакей Петрушка, малый лет тридцати, немного суровый на первый взгляд. Господин отправился в общую залу. Пока ему подавались разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких недель, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам: пока ему все это подавалось и разогретое, и просто холодное, он заставил слугу рассказывать всякий вздор о трактире и трактирщике да много ли получается дохода. Между прочим, приезжий успел-таки порасспросить с чрезвычайной точностью, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор — словом, не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с большей точностью расспросил обо всех значительных помещиках, сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого даже характера и как часто приезжает в город; расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней в их губернии — повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного, и все так обстоятельно и с такой точностью, которая показывала более, чем одно простое любопытство. Отдохнув в номере после обеда, господин написал на лоскутке бумажки, по просьбе трактирного слуги, чин, имя и фамилию для сообщения в полицию: "Коллежский советник Павел Иванович Чичиков, помещик, по своим надобностям”. А сам отправился осматривать город, которым был, как казалось, удовлетворен, так как нашел, что город никак не уступал другим губернским городам: сильно била в глаза желтая краска на каменных домах и скромно темнела серая на деревянных. Попадались почти смытые дождем вывески с кренделями и сапогами, кое-где с нарисованными синими брюками и подписью какого-то Аршавского портного; где магазин с картузами, фуражками и надписью: "Иностранец Василий Федоров”; где нарисован был бильярд с двумя игроками во фраках — под всем этим было написано: "И вот заведение”. Чаще же всего заметно было потемневших двуглавых государственных орлов, которые теперь уже заменены лаконической надписью: "Питейный дом”. Мостовая везде была плоховата. Весь следующий день посвящен был визитам; приезжий отправился делать визиты всем городским сановникам. Был с почтением у губернатора, потом отправился к вице-губернатору, потом был у прокурора, у председателя палаты, у полицеймейстера, у откупщика, у начальника над казенными фабриками... жаль, что несколько трудно упомнить всех сильных мира сего; во довольно сказать, что приезжий оказал необыкновенную деятельность насчет визитов: он явился даже засвидетельствовать почтение инспектору врачебной управы и городскому архитектору. В разговорах с этими властителями он очень искусно умел польстить каждому. О себе же, как казалось, избегал много говорить; если же и говорил, то какими-то общими местами, с заметной скромностью, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он незначащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам. Ничехх) более этого не узнала местная публика и на вечернем приеме у губернатора. Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые все увивались около дам. Другой род мужчин составляли толстые или такие же, как Чичиков, то есть не так чтобы слишком толстые, однако ж и не тонкие. Эти, напротив того, косились и пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста. Это были почетные чиновники в городе. Чичиков после наблюдений присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора, человека серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности. Тут же познакомился он с учтивым помещиком Маниловым и несколько неуклюжим на взгляд Собакевичем. Он тотчас же осведомился о них, отозвав тут же несколько в сторону председателя и почтмейстера. Прежде всего он расспросил их, сколько у каждого их них душ крестьян и в каком положении находятся их имения, а потом уже осведомился, как имя и отчество. Через некоторое время он совершенно успел очаровать их. Помещик Манилов, "еще вовсе человек не пожилой, имевший глаза сладкие, как сахар, и щуривший их всякий раз, когда смеялся, был от него без памяти...” Он просил убедительно сделать ему честь своим приездом в деревню, до которой, по его словам, было только пятнадцать верст от городской заставы. "На что Чичиков... отвечал, что он не только с большой охотою готов это исполнить, но даже почтет за священнейший долг. Собакевич тоже сказал несколько лаконически: "И ко мне прошу", — шаркнувши ногою...” На другой день Чичиков отправился на обед и вечер к полицеймейстеру, где играли в вист до двух часов ночи. Там, между прочим, он познакомился с помещиком Ноздревым, "человеком лет тридцати, разбитным малым, который ему после трех-четырех слов начал говорить "ты". С полицеймейстером и прокурором Ноздрев тоже был на "ты" и обращался по-дружески; но, когда сели играть в большую игру, полицеймейстер и прокурор чрезвычайно внимательно рассматривали его взятки и следили почти за всякою картою, с которой он ходил”.
Следующие несколько дней Чичиков ни часа не сидел в гостинице и приезжал сюда только с тем, чтобы заснуть. "Он во всем как-то умел найтиться и показал в себе светского человека... умел хорошо держать себя. Говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует. Словом, куда ни повороти, был очень порядочный человек. Все чиновники были довольны приездом нового лица”. ГЛАВА II Чичиков провел больше недели в городе, разъезжая по вечеринкам и обедам. Наконец он решил перенести свои визиты за город и посетить Манилова и Собакевича, которым дал слово. "Может быть, к сему побудила его другая, более существенная причина, дело более серьезное, близшее к сердцу...” Кучеру Селифану отдано было приказание рано поутру заложить лошадей в известную бричку; Петрушке приказано было оставаться дома, смотреть за комнатой и чемоданом. Автор знакомит читателя "с сими двумя крепостными людьми нашего героя”. "Петрушка ходил в несколько широком коричневом сюртуке с барского плеча и имел, по обычаю людей своего звания, крупный нос и губы. Характера он был больше молчаливого, чем разговорчивого; имел даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся; он все читал с равным вниманием”. Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения: спать не раздеваясь и носить всегда с собою какой-то особенный воздух... так что достаточно было ему пристроить свою кровать хотя в прежде необитаемой комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять жили люди. Чичиков, человек весьма щекотливый и даже в некоторых случаях привередливый, потянув воздух поутру, морщился и говорил: "Ты, брат, черт тебя знает, потеешь, что ли. Сходил бы ты хоть в баню”. На что Петрушка ничего не отвечал. Кучер Селифан был совершенно другой человек... Однако же нужно возвратиться к герою. Итак, отдав нужные приказания еще с вечера, проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до головы мокрою губкой, что делалось только по воскресным дням, — выбрившись, надев фрак брусничного цвета с искрой и потом шинель, он сошел с лестницы и сел в бричку. "С громом выехала бричка из-под ворот гостиницы на улицу... Не без радости был вдали узрет полосатый шлагбаум, дававший знать, что мостовой, как и всякой другой муке, будет скоро конец; и еще несколько раз ударившись довольно крепко головою в кузов, Чичиков понесся наконец по мягкой земле”. Проехали пятнадцатую милю — Маниловки не было... Поехали отыскивать. Тут Чичиков вспомнил, что если приятель приглашает к себе в деревню за пятнадцать верст, то значит, что до нее есть верных тридцать. "Деревня Маниловка немногих могла заманить своим местоположением. Дом господский стоял одиночкой на юру, то есть на возвышении, открытый всем ветрам..; покатость горы была одета подстриженным дерном”. На ней были разбросаны кое-какие растения и была видна беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: "Храм уединенного размышления”. Пониже был заросший пруд. В низине, частью и по самому скату, темнели серенькие бревенчатые избы, которые герой наш, неизвестно по каким причинам, в ту же минуту принялся считать и насчитал более двухсот. Кругом все было голо, лишь поодаль в стороне темнел сосновый лес. Подъезжая ко двору, Чичиков заметил на крыльце самого хозяина, который стоял, приставив руку ко лбу в виде зонтика, и рассматривал подъезжавший экипаж. Манилов был очень рад гостю и увел его в дом. "Один Бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, по словам пословицы. Может быть, к ним следует отнести и Манилова. Он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами. В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: "какой приятный и добрый человек!” В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: "Черт знает что такое!” — и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную. От него не дождешься никакого живого слова. У всякого есть свой задор: у одного — борзые собаки, другому кажется, что он сильный любитель музыки, третий мастер лихо обедать... — словом, у всякого есть своё, но у Манилова ничего не было. Дома он говорил очень мало и большей частью размышлял и думал, но о чем он думал, тоже разве Богу было известно. Хозяйством нельзя сказать чтобы он занимался, он даже никогда не ездил на поля, хозяйство шло как-то само собой. Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он о том, что как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или через пруд выстроить каменный мост, на котором были бы по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян. Впрочем, так и оканчивалось только одними словами. В его кабинете лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года. В доме его чего-нибудь вечно недоставало: все кресла были обтянуты прекрасным шелком, а на два кресла недостало. Вечером подавался на стол очень щегольский подсвечник и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой и весь в сале. Жена не отличается от мужа: хотя минуло уже восемь лет их супружества, готовила ко дню рождения супруга подарок: бисерный чехольчик на зубочистку. Словом, они были, как говорится, счастливы. Конечно, можно было заметить, что в доме есть много других занятий, кроме продолжительных поцелуев и сюрпризов... В кухне готовили глупо и без толку, в кладовой пусто, ключница ворует, слуги нечистоплотны и пьяницы... Но все это предметы низкие, а Манилова воспитана хорошо, в пансионе, где обучают трем основам добродетели: французскому языку, фортепьяно и вязанию кошельков и других сюрпризов. Между тем Чичиков и Манилов застряли у дверей, стараясь пропустить спутника непременно первым. Наконец боком протиснулись оба. После совершенно пустого разговора: "Какой приятный человек тот,.. Какой препочтеннейший человек этот...” — все садятся за стол. В столовой уже были два мальчика, сыновья Манилова. При них стоял учитель. Хозяйка села за свою суповую чашку; гостя посадили между хозяином и хозяйкой, слуга завязал детям на шею салфетки. Оказалось, детей зовут: старшего, семи лет, — Фемистоклюс, младшего, шестилетнего, — Алкид. После обеда Манилов намеревался препроводить гостя в гостиную, как вдруг "гость объявил с весьма значительным видом, что он намерен с ним поговорить об одном очень нужном деле”.
Разговаривали они в кабинете Манилова, где на столе лежала вышеупомянутая книга, несколько исписанных бумаг, но больше всего было табаку. Чичиков отказывается от трубки и приступает наконец к разговору: "Как давно вы изволили подавать ревизскую сказку?” (Это именной список крепостных крестьян, представляемый помещиками по время ревизии, переписи крестьян.) Манилов, естественно, не помнит точно, но давно. Чичиков интересуется, как много крестьян умерло у Манилова с тех пор? Манилов не знает. Зовут приказчика. Пока приказчик удаляется, чтобы уточнить число умерших, Манилов спрашивает: "А для каких причин вам это нужно?” "Вы спрашиваете, для каких причин? Причины вот какие: я хотел бы купить крестьян...” "Но позвольте спросить вас, — поинтересовался Манилов, — как вы желаете купить крестьян: с землею пли просто на вывод, то есть без земли?” "Нет, я не то чтобы совершенно крестьян, — сказал Чичиков, — я желаю иметь мертвых...” "Как-с? извините... я несколько туг на ухо, мне послышалось престранное слово...” "Я полагаю приобресть мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии как живые”, — пояснил Чичиков. "Манилов выронил тут же чубук с трубкою на пол и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут. Оба приятеля... остались недвижимы, вперя друг в друга глаза, как те портреты, которые вешались в старину по обеим сторонам зеркала. Наконец Манилов поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему в лицо, не видно ли какой усмешки на губах его; но ничего не было видно такого, напротив, лицо даже казалось степеннее обыкновенного... Манилову пришло в голову, уж не спятил ли гость, и он со страхом посмотрел на него пристально; но глаза гостя были совершенно ясны... все было прилично и в порядке. Делать было нечего, кроме как выпустить тонкой струйкой дым изо рта”. До Манилова никак не доходит, зачем человек может покупать мертвых. "Может быть, вы изволили выразиться так для красоты слога?” — Манилов был в полной растерянности. "Итак, если нет препятствий, то с богом можно бы приступить к совершению купчей крепости”, —сказал Чичиков. "Как, на мертвые души купчую?” Чичикову удается все-таки убедить Манилова, что никакого нарушения гражданского закона не будет, что подобное предприятие никак не будет не соответствующим гражданским постановлениям и дальнейшим видам России. Казна получит даже выгоды в виде законных пошлин. Чичиков заговаривает о цене, Манилов удивлен: "Как о цене? Неужели вы полагаете, что я стану брать деньги за души, которые в некотором роде окончили свое существование? Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, то с своей стороны я передаю их вам безынтересно и купчую беру на себя”. Чичиков рассыпался в благодарностях. Манилов был совершенно растроган. Чичиков уезжает, несмотря на уговоры остаться. Манилов размышляет о приятностях дружеской жизни и о том, что вот государь, узнав об их дружбе, пожаловал бы их генералами. Вдруг вспомнилась снова странная просьба Чичикова.
Том первый
Предлагаемая история, как станет ясно из дальнейшего, произошла несколько вскоре после «достославного изгнания французов». В губернский город NN приезжает коллежский советник Павел Иванович Чичиков (он не стар и не слишком молод, не толст и не тонок, внешности скорее приятной и несколько округлой) и поселяется в гостинице. Он делает множество вопросов трактирному слуге — как относительно владельца и доходов трактира, так и обличающие в нем основательность: о городских чиновниках, наиболее значительных помещиках, расспрашивает о состоянии края и не было ль «каких болезней в их губернии, повальных горячек» и прочих подобных напастей.
Отправившись с визитами, приезжий обнаруживает необыкновенную деятельность (посетив всех, от губернатора до инспектора врачебной управы) и обходительность, ибо умеет сказать приятное каждому. О себе он говорит как-то туманно (что «испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его», а теперь ищет места для жительства). На домашней вечеринке у губернатора ему удается снискать всеобщее расположение и между прочим свести знакомство с помещиками Маниловым и Собакевичем. В последующие дни он обедает у полицмейстера (где знакомится с помещиком Ноздревым), посещает председателя палаты и вице-губернатора, откупщика и прокурора, — и отправляется в поместье Манилова (чему, однако, предшествует изрядное авторское отступление, где, оправдываясь любовью к обстоятельности, автор детально аттестует Петрушку, слугу приезжего: его страсть к «процессу самого чтения» и способность носить с собой особенный запах, «отзывавшийся несколько жилым покоем»).
Проехав, против обещанного, не пятнадцать, а все тридцать верст, Чичиков попадает в Маниловку, в объятия ласкового хозяина. Дом Манилова, стоящий на юру в окружении нескольких разбросанных по-английски клумб и беседки с надписью «Храм уединенного размышления», мог бы характеризовать хозяина, который был «ни то ни се», не отягчен никакими страстями, лишь излишне приторен. После признаний Манилова, что визит Чичикова «майский день, именины сердца», и обеда в обществе хозяйки и двух сыновей, Фемистоклюса и Алкида, Чичиков обнаруживает причину своего приезда: он желал бы приобрести крестьян, которые умерли, но еще не заявлены таковыми в ревизской справке, оформив все законным образом, как бы и на живых («закон — я немею перед законом»). Первый испуг и недоумение сменяются совершенным расположением любезного хозяина, и, свершив сделку, Чичиков отбывает к Собакевичу, а Манилов предается мечтам о жизни Чичикова по соседству чрез реку, о возведении посему моста, о доме с таким бельведером, что оттуда видна Москва, и о дружбе их, прознав о которой государь пожаловал бы их генералами. Кучер Чичикова Селифан, немало обласканный дворовыми людьми Манилова, в беседах с конями своими пропускает нужный поворот и, при шуме начавшегося ливня, опрокидывает барина в грязь. В темноте они находят ночлег у Настасьи Петровны Коробочки, несколько боязливой помещицы, у коей поутру Чичиков также принимается торговать мертвых душ. Объяснив, что сам теперь станет платить за них подать, прокляв бестолковость старухи, обещавшись купить и пеньки и свиного сала, но в другой уж раз, Чичиков покупает у ней души за пятнадцать рублей, получает подробный их список (в коем особенно поражен Петром Савельевым Неуважай-Корыто) и, откушавши пресного пирога с яйцом, блинков, пирожков и прочего, отбывает, оставя хозяйку в большом беспокойстве относительно того, не слишком ли она продешевила.
Выехав на столбовую дорогу к трактиру, Чичиков останавливается закусить, кое предприятие автор снабжает пространным рассуждением о свойствах аппетита господ средней руки. Здесь встречает его Ноздрев, возвращающийся с ярмарки в бричке зятя своего Мижуева, ибо своих коней и даже цепочку с часами — все проиграл. Живописуя прелести ярмарки, питейные качества драгунских офицеров, некоего Кувшинникова, большого любителя «попользоваться насчет клубнички» и, наконец, предъявляя щенка, «настоящего мордаша», Ноздрев увозит Чичикова (думающего разживиться и здесь) к себе, забрав и упирающегося зятя. Описав Ноздрева, «в некотором отношении исторического человека» (ибо всюду, где он, не обходилось без истории), его владения, непритязательность обеда с обилием, впрочем, напитков сомнительного качества, автор отправляет осовевшего зятя к жене (Ноздрев напутствует его бранью и словом «фетюк»), а Чичикова принуждает обратиться к своему предмету; но ни выпросить, ни купить душ ему не удается: Ноздрев предлагает выменять их, взять в придачу к жеребцу или сделать ставкою в карточной игре, наконец бранится, ссорится, и они расстаются на ночь. С утра возобновляются уговоры, и, согласившись играть в шашки, Чичиков замечает, что Ноздрев бессовестно плутует. Чичикову, коего хозяин с дворнею покушается уже побить, удается бежать ввиду появления капитана-исправника, объявляющего, что Ноздрев находится под судом. На дороге коляска Чичикова сталкивается с неким экипажем, и, покуда набежавшие зеваки разводят спутавшихся коней, Чичиков любуется шестнадцатилетнею барышней, предается рассуждениям на её счет и мечтам о семейной жизни. Посещение Собакевича в его крепком, как он сам, поместье сопровождается основательным обедом, обсуждением городских чиновников, кои, по убеждению хозяина, все мошенники (один прокурор порядочный человек, «да и тот, если сказать правду, свинья»), и венчается интересующей гостя сделкой. Ничуть не испугавшись странностью предмета, Собакевич торгуется, характеризует выгодные качества каждого крепостного, снабжает Чичикова подробным списком и вынуждает его дать задаточек.
Путь Чичикова к соседнему помещику Плюшкину, упомянутому Собакевичем, прерывается беседою с мужиком, давшим Плюшкину меткое, но не слишком печатное прозвание, и лиричным размышлением автора о прежней своей любви к незнакомым местам и явившемуся ныне равнодушию. Плюшкина, эту «прореху на человечестве», Чичиков поначалу принимает за ключницу или нищего, место коему на паперти. Важнейшей чертой его является удивительная скаредность, и даже старую подошву сапога несет он в кучу, наваленную в господских покоях. Показав выгодность своего предложения (а именно, что подати за умерших и беглых крестьян он возьмет на себя), Чичиков полностью успевает в своем предприятии и, отказавшись от чая с сухарем, снабженный письмом к председателю палаты, отбывает в самом веселом расположении духа.
Покуда Чичиков спит в гостинице, автор с печалью размышляет о низости живописуемых им предметов. Меж тем довольный Чичиков, проснувшись, сочиняет купчие крепости, изучает списки приобретенных крестьян, размышляет над предполагаемыми судьбами их и наконец отправляется в гражданскую палату, дабы уж скорее заключить дело. Встреченный у ворот гостиницы Манилов сопровождает его. Затем следует описание присутственного места, первых мытарств Чичикова и взятки некоему кувшинному рылу, покуда не вступает он в апартаменты председателя, где обретает уж кстати и Собакевича. Председатель соглашается быть поверенным Плюшкина, а заодно ускоряет и прочие сделки. Обсуждается приобретение Чичикова, с землею или на вывод купил он крестьян и в какие места. Выяснив, что на вывод и в Херсонскую губернию, обсудив свойства проданных мужиков (тут председатель вспомнил, что каретник Михеев как будто умер, но Собакевич заверил, что тот преживехонький и «стал здоровее прежнего»), завершают шампанским, отправляются к полицмейстеру, «отцу и благотворителю в городе» (привычки коего тут же излагаются), где пьют за здоровье нового херсонского помещика, приходят в совершенное возбуждение, принуждают Чичикова остаться и покушаются женить его.
Покупки Чичикова делают в городе фурор, проносится слух, что он миллионщик. Дамы без ума от него. Несколько раз подбираясь описать дам, автор робеет и отступает. Накануне бала у губернатора Чичиков получает даже любовное послание, впрочем неподписанное. Употребив по обыкновению немало времени на туалет и оставшись доволен результатом, Чичиков отправляется на бал, где переходит из одних объятий в другие. Дамы, среди которых он пытается отыскать отправительницу письма, даже ссорятся, оспаривая его внимание. Но когда к нему подходит губернаторша, он забывает все, ибо её сопровождает дочь («Институтка, только что выпушена»), шестнадцатилетняя блондинка, с чьим экипажем он столкнулся на дороге. Он теряет расположение дам, ибо затевает разговор с увлекательной блондинкой, скандально пренебрегая остальными. В довершение неприятностей является Ноздрев и громогласно вопрошает, много ли Чичиков наторговал мертвых. И хотя Ноздрев очевидно пьян и смущенное общество понемногу отвлекается, Чичикову не задается ни вист, ни последующий ужин, и он уезжает расстроенный.
Об эту пору в город въезжает тарантас с помещицей Коробочкой, возрастающее беспокойство которой вынудило её приехать, дабы все же узнать, в какой цене мертвые души. Наутро эта новость становится достоянием некой приятной дамы, и она спешит рассказать её другой, приятной во всех отношениях, история обрастает удивительными подробностями (Чичиков, вооруженный до зубов, в глухую полночь врывается к Коробочке, требует душ, которые умерли, наводит ужасного страху — «вся деревня сбежалась, ребенки плачут, все кричат»). Ее приятельница заключает из того, что мертвые души только прикрытие, а Чичиков хочет увезти губернаторскую дочку. Обсудив подробности этого предприятия, несомненное участие в нем Ноздрева и качества губернаторской дочки, обе дамы посвящают во все прокурора и отправляются бунтовать город.
В короткое время город бурлит, к тому добавляется новость О назначении нового генерал-губернатора, а также сведения о полученных бумагах: о делателе фальшивых ассигнаций, объявившемся в губернии, и об убежавшем от законного преследования разбойнике. Пытаясь понять, кто же таков Чичиков, вспоминают, что аттестовался он очень туманно и даже говорил о покушавшихся на жизнь его. Заявление почтмейстера, что Чичиков, по его мнению, капитан Копейкин, ополчившийся на несправедливости мира и ставший разбойником, отвергается, поскольку из презанимательного почтмейстерова рассказа следует, что капитану недостает руки и ноги, а Чичиков целый. Возникает предположение, не переодетый ли Чичиков Наполеон, и многие начинают находить известное сходство, особенно в профиль. Расспросы Коробочки, Манилова и Собакевича не дают результатов, а Ноздрев лишь умножает смятение, объявив, что Чичиков точно шпион, делатель фальшивых ассигнаций и имел несомненное намерение увезти губернаторскую дочку, в чем Ноздрев взялся ему помочь (каждая из версий сопровождалась детальными подробностями вплоть до имени попа, взявшегося за венчание). Все эти толки чрезвычайно действуют на прокурора, с ним случается удар, и он умирает.
Сам Чичиков, сидя в гостинице с легкою простудой, удивлен, что никто из чиновников не навещает его. Наконец отправившись с визитами, он обнаруживает, что у губернатора его не принимают, а в других местах испуганно сторонятся. Ноздрев, посетив его в гостинице, среди общего произведенного им шума отчасти проясняет ситуацию, объявив, что согласенспоспешествовать похищению губернаторской дочки. На следующий день Чичиков спешно выезжает, но остановлен похоронной процессией и принужден лицезреть весь свет чиновничества, протекающий за гробом прокурора Бричка выезжает из города, и открывшиеся просторы по обеим её сторонам навевают автору печальные и отрадные мысли о России, дороге, а затем только печальные об избранном им герое. Заключив, что добродетельному герою пора и отдых дать, а, напротив, припрячь подлеца, автор излагает историю жизни Павла Ивановича, его детство, обучение в классах, где уже проявил он ум практический, его отношения с товарищами и учителем, его службу потом в казенной палате, какой-то комиссии для построения казенного здания, где впервые он дал волю некоторым своим слабостям, его последующий уход на другие, не столь хлебные места, переход в службу по таможне, где, являя честность и неподкупность почти неестественные, он сделал большие деньги на сговоре с контрабандистами, прогорел, но увернулся от уголовного суда, хоть и принужден был выйти в отставку. Он стал поверенным и во время хлопот о залоге крестьян сложил в голове план, принялся объезжать пространства Руси, с тем чтоб, накупив мертвых душ и заложив их в казну как живые, получить денег, купить, быть может, деревеньку и обеспечить грядущее потомство.
Вновь посетовав на свойства натуры героя своего и отчасти оправдав его, приискав ему имя «хозяина, приобретателя», автор отвлекается на понукаемый бег лошадей, на сходство летящей тройки с несущейся Русью и звоном колокольчика завершает первый том.
